Распавшаяся на две династически-монархические фракции буржуазия [513] , которая, однако, прежде всего требовала спокойствия и безопасности для своих денежных дел; против нее хотя и побежденный, но все еще грозный пролетариат, вокруг которого все более и более группировались мелкие буржуа и крестьяне — постоянная угроза насильственного взрыва, который тем не менее не подавал никаких надежд на окончательное разрешение вопроса, — таково было положение, как бы созданное для государственного переворота третьего, псевдо-демократического претендента, Луи Бонапарта. 2 декабря 1851 г. он с помощью армии положил конец напряженному положению и обеспечил Европе внутреннее спокойствие, осчастливив ее зато новой эрой войн. Период революций снизу на время закончился; последовал период революций сверху.

Возврат к империи в 1851 г. дал новое доказательство незрелости пролетарских стремлений того времени. Но самой же империи предстояло создать условия, при которых они должны были достигнуть зрелости. Внутреннее спокойствие обеспечило полный простор для нового подъема промышленности; необходимость занять армию и направить революционные веяния в сторону внешней политики породила войны, посредством которых Бонапарт, под предлогом защиты «принципа национальностей» [514] , старался всякими уловками добиться аннексий для Франции. Его подражатель Бисмарк усвоил ту же политику для Пруссии; в 1866 г. он произвел свой государственный переворот, свою революцию сверху по отношению к Германскому союзу и к Австрии, а также и по отношению к прусской палате, вступившей в конфликт с правительством. Но Европа была слишком мала для двух Бонапартов, и вот, по иронии истории, Бисмарк сверг Бонапарта, а Вильгельм, король Пруссии, создал не только малогерманскую империю, но и Французскую республику. Общим же результатом было то, что самостоятельность и внутреннее единство великих европейских наций, за исключением Польши, стали действительностью, правда, в сравнительно скромных границах, но все же в границах, достаточно широких для того, чтобы процесс развития рабочего класса не тормозился более национальными осложнениями. Могильщики революции 1848 г. стали ее душеприказчиками. А рядом с ними уже грозно поднимался наследник 1848 г. — пролетариат в лице Интернационала.

После войны 1870–1871 гг. Бонапарт исчезает со сцены, а миссия Бисмарка оказывается выполненной, так что он снова может превратиться в заурядного юнкера. Но завершением этого периода является Парижская Коммуна. Вероломная попытка Тьера украсть у парижской национальной гвардии ее артиллерию вызвала победоносное восстание. Снова обнаружилось, что в Париже уже невозможна никакая другая революция, кроме пролетарской. После победы господство досталось рабочему классу само собой, без всякого спора. И снова обнаружилось, как невозможно было даже и тогда, через двадцать лет после периода, описываемого в предлагаемой брошюре, это господство рабочего класса. С одной стороны, Франция бросила Париж на произвол судьбы, равнодушно наблюдая, как он истекал кровью под ядрами Мак-Магона; с другой стороны, Коммуна истощалась в бесплодной борьбе двух партий, на которые она разделялась: бланкистов (большинство) и прудонистов (меньшинство), из которых ни те, ни другие не знали, что надо было делать. Легкая победа 1871 г. оказалась столь же бесплодной, как и внезапное нападение в 1848 году.

Вместе с Парижской Коммуной надеялись окончательно похоронить борющийся пролетариат. Но как раз наоборот, со времени Коммуны и франко-прусской войны начинается его наиболее мощный подъем. Зачисление всего годного к военной службе населения в армии, насчитывающие уже миллионы солдат, применение огнестрельного оружия, артиллерийских снарядов и взрывчатых веществ еще неслыханной силы действия — все это создало полный переворот во всем военном деле, сразу положивший, с одной стороны, конец бонапартистскому периоду войн и обеспечивший мирное промышленное развитие, сделав невозможной никакую другую войну, кроме неслыханной по своей жестокости мировой войны, исход которой совершенно не поддается учету. С другой стороны, этот переворот, вызвавший увеличение в геометрической прогрессии военных расходов, неизбежно повлек за собой непомерное повышение налогов и бросил тем самым необеспеченные классы населения в объятия социализма. Аннексия Эльзас-Лотарингии, ближайшая причина бешеной гонки вооружений, могла разжечь шовинизм французской и немецкой буржуазии по отношению друг к другу, но для рабочих обеих стран она стала лишь новым связующим звеном. И день годовщины Парижской Коммуны стал первым общим праздником для всего пролетариата.

Война 1870–1871 гг. и поражение Коммуны, как предсказывал Маркс, временно перенесли центр тяжести европейского рабочего движения из Франции в Германию. Во Франции, разумеется, понадобились годы, чтобы оправиться от кровопускания, устроенного в мае 1871 года. Наоборот, в Германии, где все быстрее развивалась промышленность, поставленная вдобавок благодатными французскими миллиардами [515] в прямо-таки тепличные условия, еще быстрее и неуклоннее росла социал-демократия. Благодаря тому умению, с которым немецкие рабочие использовали введенное в 1866 г. всеобщее избирательное право, изумительный рост партии стал очевиден всему миру из бесспорных цифр: в 1871 г. — 102000, в 1874 г. — 352000, в 1877 г. — 493000 социал-демократических голосов. Затем последовало признание этих успехов свыше в форме закона против социалистов; партия была временно разбита, число полученных ею голосов упало в 1881 г. до 312000. Но это положение партия быстро преодолела, и вот под гнетом исключительного закона, без прессы, без легальной организации, без права союзов и собраний, только и начался по-настоящему быстрый рост: в 1884 г. — 550000, в 1887 г. — 763000, в 1890 г. — 1427000 голосов. Тут рука государства ослабела. Закон против социалистов исчез, число социалистических голосов увеличилось до 1787000, что составило более четверти всех поданных голосов. Правительство и господствующие классы исчерпали все свои средства — бесполезно, бесцельно, безрезультатно. Властям, от ночного сторожа до рейхсканцлера, пришлось примириться с тем, что они получили — и притом от презренных рабочих! — осязательные доказательства своего-бессилия, и доказательства эти насчитывались миллионами. Государство зашло в тупик, рабочие же только начинали свой путь.

Но наряду с этой первой услугой, которую немецкие рабочие оказали делу рабочего класса одним своим существованием в качестве самой сильной, самой дисциплинированной и наиболее быстро растущей социалистической партии, они оказали ему еще и вторую крупную услугу. Они дали своим товарищам во всех странах новое оружие — одно из самых острых, — показав им, как нужно пользоваться всеобщим избирательным правом.

Всеобщее избирательное право давно уже существовало во Франции, но оно приобрело там дурную репутацию вследствие того, что им злоупотребляло бонапартистское правительство. После Коммуны не существовало рабочей партии, которая могла бы его использовать. В Испании оно тоже было введено со времени республики [516] , но в Испании воздержание от участия в выборах было издавна общим правилом всех серьезных оппозиционных партий. Результаты швейцарского опыта со всеобщим избирательным правом тоже меньше всего могли ободрить рабочую партию. Революционные рабочие романских стран привыкли считать избирательное право ловушкой, орудием правительственного обмана. В Германии дело обстояло иначе. Уже «Коммунистический манифест» провозгласил завоевание всеобщего избирательного права, завоевание демократии, одной из первых и важнейших задач борющегося пролетариата, и Лассаль снова выдвинул это требование. Когда же Бисмарк оказался вынужденным ввести всеобщее избирательное право как единственное средство заинтересовать в своих планах народные массы, наши рабочие сразу отнеслись к делу серьезно и послали Августа Бебеля в первый учредительный рейхстаг. И с тех пор они так пользовались избирательным правом, что это принесло огромную пользу им самим и стало служить примером для рабочих всех стран. Избирательное право, говоря словами французской марксистской программы, было ими transforme_de moyen de duperie qu'il a ete jusqu'ici en instrument d'emancipation — превращено из орудия обмана, каким оно было до сих пор, в орудие освобождения [517] . И если бы даже всеобщее избирательное право не давало никакой другой выгоды, кроме той, что оно позволило нам через каждые три года производить подсчет наших сил; что благодаря регулярно отмечавшемуся неожиданно быстрому росту числа голосов оно одинаково усиливало как уверенность рабочих в победе, так и страх врагов, став, таким образом, нашим лучшим средством пропаганды; что оно доставляло нам точные сведения о наших собственных силах и о силах всех партий наших противников и тем самым давало ни с чем не сравнимый масштаб для расчета наших действий, предохраняя нас как от несвоевременной нерешительности, так и от несвоевременной безрассудной смелости, — если бы это было единственной выгодой, какую давало нам право голоса, то и этого было бы уже более чем достаточно. Но оно дало гораздо больше. Во время предвыборной агитации это право дало нам наилучшее средство войти в соприкосновение с народными массами там, где они еще были далеки от нас, и вынудить все партии защищать свои взгляды и действия от наших атак перед всем народом; кроме того, в рейхстаге оно предоставило нашим представителям трибуну, с которой они могли гораздо более авторитетно и более свободно, чем в печати и на собраниях, обращаться как к своим противникам в парламенте, так и к массам за его стенами. Что толку было для правительства и буржуазии в их законе против социалистов, если предвыборная агитация и социалистические речи в рейхстаге беспрестанно пробивали в нем бреши?